Восприятие литературы должно было быть не столько удовольствием, сколько нравственным трудом: школьников прежде всего учили находить разумное, доброе, вечное в предлагаемых для изучения литературных произведениях, для чего последние подвергались интенсивной вивисекции, позволяющей, скажем, обнаружить вскрытие нарыва лишнего человека в "Евгении Онегине" или "Герое нашего времени". Сами авторы указанных произведений, вероятно, чувствовали себя чрезвычайно дискомфортно в своих гробах во время уроков литературы, узнавая о своих произведениях много нового, о чём они сами и не подозревали.
Вероятно, этот подход был заложен неистовым В.Г.Белинским, который писал: "В гнусной российской действительности только в одной литературе, несмотря на татарскую цензуру, есть еще жизнь и движение вперед." Он, таким образом, рассматривал литературу как средство, в то время единственное, для развития общества.
Однако попытки обнаружить значение в неудачно выбранных произведениях, в которых оно, возможно, даже и не предполагалось авторами, приводило, скорее, к отрицательному эффекту -- как минимум, к сильной неприязни школьников к урокам литературы. А произведения выбирались в большинстве неудачные, взятые из списка предпочтений Белинского и его последователей в XIX веке, в силу того, что тогда удачных произведений и быть-то не могло, поскольку все авторы принадлежали к российской элите, чуждой русскому народу, состоявшей с ним в отношениях "колонизатор-колонизируемые".
Другими словами, советские просветители взяли небесспорную идею Белинского и применили её к негодному материалу -- к Пушкину, Лермонтову, Толстому, Достоевскому, Тургеневу, Некрасову и тому подобной поэзии -- пытаясь извлечь из него подтверждения морального кодекса строителя коммунизма. Поскольку коммунизмом у этих авторов и не пахло, решили идти от противного: продемонстрировать с их помощью эту самую гнусную российскую действительность, которая безусловно была гнусна, но понимание авторами этой гнусности, если оно и присутствовало, было совсем не таким, каким оно было с советской точки зрения.
Здесь надо учитывать еще и шизофрению советского сознания, в котором смешались идеалы коммунизма с трепетно-почтительным отношением к западной культуре. Поэтому классические авторы, которых включали в школьную программу, должны были непременно быть одобрены Западом, то есть признаваться Западом крупными писателями.
Вот, например, почему в школьную программу было включено изучение "Преступления и наказания" Достоевского? Этот автор, конечно, признан на Западе, но герой-то его произведения совсем не хорош! Очевидно, обоснованием послужила второстепенная сюжетная линия романа, связанная с мытарствами семьи Мармеладовых. Будь советская педагогика более объективна и трезвомысляща, она могла бы увидеть, что роман этот насквозь фальшив, и что притянуть его к советским идеям можно было только за уши, а потому вообще не следовало этого делать.
Посмотрим на этот вопрос немного с другой стороны. Возьмем для примера меня -- советского старожила. Я -- человек в высшей степени советский, можно считать, идеал советскости. И что же, способствовал ли этому школьный курс русской литературы, который я старался добросовестно, как и полагалось советскому школьнику, изучать? При всём моём старании, четырехтомник "Войны и мира" я так и не осилил, а потому оценить масштабы толстовской глыбы так и не смог; Толстой для меня определенно не стал светочем и авторитетом. "Преступление и наказание" Достоевского -- наверное, худший выбор для школьного преподавания, создававший у школьников лишь ассоциацию этого автора с тяжелой депрессией.
В то же время есть множество прекрасных знатоков и ценителей Толстого и Достоевского, которые являются мерзавцами, в частности, антисоветчиками.
Что же получается в итоге? Я стал хорошим советским человеком отнюдь не благодаря Толстому и Достоевскому, в то время как многие ценители этих авторов стали мерзавцами и предателями своих народа и Родины. Здесь усматривается скорее отрицательная корреляция между преподаванием литературы и развитием достойного гражданского сознания.
Прихожу ли я к либеральному выводу, что надо собрать бы книги все да сжечь? Нет, но вопрос способа и качества преподавания литературы в школе нуждается в серьезном переосмыслении.